«Вселенная как мир всей твари, человечество, собранное вокруг Христа и Богоматери, тварь, собранная вокруг человека, в надежде на восстановление нарушенного строя и лада, - вот та общая заветная мысль русского пустынножительства и русской иконописи, которая противополагается и вою зверей, и стражам бесовским, и зверообразному человечеству. Мысль, унаследованная от прошлого, входящая в многовековое церковное предание. В России мы находим её уже в памятниках XIII века; но никогда русская религиозная мысль не выражала её в образах столь прекрасных и глубоких, как русская иконопись XV века….Именно эту соборную, собранную воедино вселенную замыслил Бог в  Своей Премудрости; именно её Он хотел; и именно ею должно быть побеждено хаотическое царство смерти….  В этой иконописи всякая тварь в своей отдельности – человек, Ангел, мир животный и мир растительный – подчиняется общему храмовому замыслу: мы имеем здесь тварь соборную или храмовую….

Основной пафос этого символического письма особенно ярко раскрывается в тех иконах, где мы имеем прямое противоположение двух миров – космоса, пленённого грехом, и мирообъемлющего храма, где этот плен окончательно упраздняется…, где закон взаимного пожирания существ побеждается в самом корне, в человеческом сердце, через любовь и жалость. На смену узкоутилитарному воззрению, которое ценит животное лишь в качестве пищи или орудия человеческого хозяйства, здесь идёт то новое мироощущение, для которого животные суть меньшие братья человека.

Преодоление ненавистного разделения мира, преображение вселенной во храм, в котором вся тварь объединяется так, как объединены во Едином Божеском Существе три лица  Св. Троицы, - такова та основная тема, которой в древнерусской живописи всё подчиняется. Симметрия тут выражает собою не более и не менее как утверждение соборного единства в человеках и ангелах: их индивидуальная жизнь подчиняется общему соборному плану. Этим объясняется, впрочем, не одна симметричность иконы.

Подчинение живописи архитектуре вообще обусловливается здесь не какими-либо посторонними и случайными соображениями архитектурного удобства.  Архитектурность иконы выражает одну их центральных её мыслей.  В ней мы имеем живопись по существу соборную; в том господстве архитектурных линий над человеческим обликом, которое в ней замечается, выражается подчинение человека идее Собора, преобладание вселенского над индивидуальным.  Здесь человек перестаёт быть самодовлеющей личностью и подчиняется общей архитектуре целого….

Без заступления Владычицы не миновать нам гибели. Это и есть то настроение, которым создавался древнерусский храм. Им жила и ему отвечала икона. Её символический язык непонятен сытой плоти, недоступен сердцу, полному мечтой о материальном благополучии. Но он ставится жизнью, когда рушится эта мечта и у людей разверзается бездна под ногами. Тогда нам нужно чувствовать незыблемую точку опоры над бездной: нам необходимо ощущать это недвижное спокойствие Святыни над нашими страданиями и скорбью; а радостное видение Собора всей твари над кровавым хаосом нашего существования становится нашим хлебом насущным. Нам нужно достоверно знать, что зверь не есть всё во всём в мире, что над его царством есть иной закон жизни, который восторжествует.

Вот почему в эти скорбные дни оживают те древние краски, в которых когда-то наши предки воплотили вечное содержание. Мы снова чувствуем в себе ту силу, которая в старину выпирала из земли златоверхие храмы и зажигала огненные языки над пленным космосом. И вот теперь, после многих веков, хаос опять стучится в наши двери. Опасность для России и для всего мира – тем больше, что современный хаос осложнён и даже как бы освящён культурой. Дикие орды, терзавшие Русь, не думали о «культуре», а потому руководствовались не принципами, а инстинктами, они осуществляли биологический закон наивно, непосредственно, даже не подозревая, что над этим законом звериной жизни есть какая-либо другая, высшая норма.

Совершенно иное мы видим теперь в стане наших врагов. Здесь биологизм сознательно возводится в принцип, утверждается как то, что должно господствовать в мире. Всякое ограничение права кровавой расправы с другими народами во имя какого-либо высшего начала сознательно отметается как сентиментальность и ложь. Это – уже нечто большее, чем жизнь по образу звериному: здесь мы имеем прямое преклонение этому образу, принципиальное подавление в себе человеколюбия и жалости ради него.

Торжество такого образа мыслей в мире сулит человечеству нечто гораздо худшее, чем татарщина. Это – неслыханное от начала мира порабощение Духа – озверение, введённое в принцип и в систему, отречение от всего того человечного, что доселе было и есть в человеческой культуре. Окончательное торжество этого начала может привести к поголовному истреблению целых народов, потому что другим народам понадобятся их земли.

     Этим измеряется значение той великой борьбы, которую мы ведём. Речь идёт не только о сохранении нашей целости и независимости, а о спасении всего человеческого, что есть в человеке, о сохранении самого смысла человеческой жизни против надвигающегося хаоса и бессмыслицы. Та духовная борьба, которую нам предстоит ещё выдержать, неизмеримо важнее и труднее той вооружённой борьбы, которая теперь нас заставляет истекать кровью.

 Человек не может оставаться только человеком: он должен подняться над собой, или упасть в бездну, вырасти или в Бога, или в зверя. В настоящий исторический момент человечество стоит на перепутье. Оно должно окончательно определиться в ту или другую сторону. Что же победит в нём – культурный зоологизм или то «сердце милующее», которое горит любовью ко всей твари? Чем надлежит быть вселенной – зверинцем или храмом?

    Самая постановка этого вопроса преисполняет сердце глубокой верой в Россию, потому что мы знаем, в котором из этих двух начал она почувствовала своё национальное призвание, которое из этих двух жизнепониманий выразилось в лучших созданиях её гения. Русская религиозная архитектура и русская иконопись, без сомнения, принадлежат к числу этих лучших созданий. Здесь наша народная душа явила самое прекрасное и само интимное, что в ней есть, - ту прозрачную глубину религиозного вдохновения, которая впоследствии явилась миру и в классических произведениях русской литературы.

Достоевский сказал, что «красота спасёт мир». Развивая ту же мысль, Соловьёв возвестил идеал «теургического искусства». Когда слова эти были сказаны, Россия ещё не знала, какими художественными сокровищами она обладает. Теургическое искусство у нас уже было. Наши иконописцы видели эту красоту, которою спасётся мир, и увековечили её в красках. И самая мысль о целящей силе красоты давно уже живёт в идее явленной и чудотворной иконы! Будем же утверждать и любить эту красоту! В ней воплотится тот смысл жизни, который не погибнет. Не погибнет и тот народ, который с этим смыслом свяжет свои судьбы. Он нужен вселенной для того, чтобы сломить господство зверя и освободить человечество от тяжкого плена.

   Религиозный идеал иконы не был бы правдою, если бы он освящал неправду непротивленства;  к счастью, однако, эта неправда не имеет ничего с ним общего и даже прямо противоречит его духу. В Древней Руси не было более пламенного поборника идеи вселенского мира, чем св. Сергий, для которого храм Св. Троицы, им сооружённый, выражал собою мысль о преодолении ненавистного разделения мира; и, однако, тот же св. Сергий благословил Дмитрия Донского на брань, а вокруг его обители собралась и выросла могучая русская государственность! Икона возвещает конец войны! И, однако, с незапамятных времён у нас иконы предносились пред войсками и воодушевляли на победу.

Если грядущая вселенная должна быть храмом, из этого не следует, конечно, чтобы у преддверия этого храма бес мог утвердить своё царство! Если царство сатаны в нашей здешней действительности не может быть совершенно уничтожено, то оно должно быть , по крайней мере, ограничено, сковано цепями; пока оно не побеждено окончательно изнутри Духом Божиим, оно должно быть сдержано внешней силой. Иначе оно сметёт с лица земли все храмы и постарается истребить в человеке самое подобие человека.

Будем помнить, за что мы боремся, и пусть эта мысль удесятерит наши силы. … «Мещанство» вовсе не так нейтрально, как это кажется с первого взгляда; из недр его рождаются кровавые преступления и войны. Из-за него народы хватают друг друга за горло. Оно зажгло тот всемирный пожар, который мы теперь переживаем, ибо война началась из-за лакомого куска, из-за спора «о  лучшем месте под солнцем».  Комфорт родит предателей. Продажа собственной души и Родины за тридцать сребреников, явные сделки с сатаной из-за выгод, явное поклонение сатане, который стремится вторгнуться в святое святых нашего храма, - вот куда  в конце концов ведёт мещанский идеал сытого довольства.

 Как в расцвете иконописи отразился духовный подъём поколений, выросших под  духовным воздействием величайших русских святых, так ив падении нашей иконописи выразилось позднейшее угасание нашей религиозной жизни. Иконопись была великим мировым искусством в те дни, когда благодатная сила, жившая в церкви, созидала Русь; тогда и мирской порядок был силён этой силой. Потом времена изменились.

 Церковь испытала на себе тлетворное влияние мирского величия, попала в плен и мало-помалу стала превращаться в подчинённое орудие мирской власти. И царственное великолепие, к которому она приобщилась, затмило благодать её откровений. Церковь господствующая заслонила церковь соборную. Образ её поблек в религиозном сознании, утратил свои древние краски. Потемневший лик иконы в богатой золотой одежде – вот яркое изображение церкви, пленённой мирским великолепием.

   И вот мы опять вступили в полосу страданий. «Пустыня», где жил св. Сергий, густо заселена; и не видно в ней ни зверей, ни бесов. Но присмотритесь внимательнее к окружающему, прислушайтесь к доносящимся до вас голосам: разве вы не слышите со всех сторон звериного, волчьего воя и разве вы не наблюдаете ежечасно страж бесовских? В наши дни человек человеку стал волком. Хуже или лучше вам от того, что это – волки двуногие? Опять всюду стоны  жертв  грабителей и душегубцев. И разве мы теперь не видим страж бесовских? Те бесы, которые являлись св. Сергию, чрезвычайно напоминали людей; но разве мало в наши дни людей, которые до ужаса напоминают бесов? Только внешний вид у этих искусителей изменился. «Бесовские стражи» и теперь всё те же, как и встарь, а «мерзость запустения, стоящая на месте где не должно», сейчас не лучше, а много хуже, чем в дни святого Сергия. И опять, как в дни татарского погрома, среди ужасов вражеского нашествия со всех сторон несётся вопль отчаяния: спасите, Родина погибает.

   И в жизни, и в живописи происходит одно и то же: и тут, и там потемневший лик освобождается от вековых наслоений золота, копоти и неумелой, безвкусной записи. Тот образ  мирообъемлющего храма, который воссиял перед нами в очищенной иконе, теперь чудесно возрождается и в жизни церкви. В жизни, как и в живописи, мы видим всё тот же неповреждённый, нетронутый веками образ Церкви Соборной. И мы несокрушенно верим: в возрождении этой Святой Соборности теперь, как и прежде, спасение России» (Е.Н.Трубецкой, «Умозрение в красках» («Этюды по русской иконописи»), 22.IX.1918 г.)

       Род, Соборность, Родина, Собор – мирообъемлющий храм, воззрением на который побеждается ненавистная рознь, сердце милующее! Как соединяется это «языческое» на западный взгляд мировоззрение русского человека с христианством, исповедующим у них монотеистического ветхозаветного Иегову с его заповедью «не сотворения кумиров» и «да не будет тебе бога иного»? Попытаемся прямо, без обиняков, ответить на этот вопрос.

      Что же означают эти непонятные и удивительные для ветхозаветного уха слова «Сын Божий Единородный», как не то, что Сын Божий одновременно при том есть ещё и Сын Человеческий,  и, стало быть,  имеет двойную природу:  Божественную и естественную. Но всё дело в том, что такое понимание не полно и не верно, яко в естестве своём Сын Человеческий обладает Родом Человеческим, а не природою, и  Рождением от Отца свыше. Это так потому, что Род земной человеческий, рождённый воплощением Слова Небесного, Высказанного о Нём, конечно же, выше при-роды его окружающей, яко земная природа осознаётся, воспринимается Родом: его глазами, ушами, всем его существованием, во-ос-приятием Рода, - возвращаясь к Творцу.

    Что же касается Божественной Природы – то сие есть  Инобытие Бога – Святая София Премудрость Небесная, то есть Мыр Ангельский (Агерский) и содержит в Себе все речения Бога, все Слова Небесные, включая и Слово Небесное, Высказанное Отцом о Роде человеческом – Логос и воплощение Логоса - Сына человеческого. Стало быть множественность Мыра, выраженного в Прави -  в Слове Небесном содержит и иные Роды бытия, а не токмо Ангелов и Сына человеческого, и всё это наличие многоОБРАЗия в горнем Мыре только лишний раз подтверждает правильность так называемого многобожия – «язычества»: изначальных человеческих верований.  Об этом очень точно сказано в Послании  Иоанна: «Возлюбленные! Пишу вам не новую заповедь, но заповедь древнюю, которую вы имели от начала: Заповедь древняя есть Слово Небесное (о роде земном), которое вы слышали от начала» (1Ин., гл.2, ст.7).

    Божественная Плирома – Премудрость Божия София Небесная и есть воистину Вечная Женственность Мыра  – Мать, из лона которой рождается Логос, зачатый от Отца Небесного в Духе Любви, соединяющей Логос, Отца и Софию. И вот только после этого Рождения в Лоне Софии Логоса – Слова Небесного, становится возможным и зачатие Его Духом Святым в лоне земной матери Богородице Марии.

      Для того, чтобы уйти от подобных неудобных вопросов, католики сотворили недавно «догмат» о Божественности земной Богородицы, и в этом они проявили последовательность «своего» ветхозаветного монотеизма, только и всего. И «догмат» о непогрешимости папы – наместника Бога на земле понадобился им  токмо  для укрепления их понимания божественности личности Христа, его всецелой  отделённости  от человеческого рода.

    И действительно, как, и с какого боку, уникальная личность наместника Личности Абсолютной, которой переданы его предшественником первоверховным апостолом Петром ключи от Рая,  да к тому же на костях которого построен Костёл,  может ошибаться?

   Так что если хотим быть несмотря ни на что,  даже на очевидность лукавой  гордыни в человечестве,  последовательными монотеистами-христианами, следует нам принимать кафолическую вселенскую веру в её полноте и быть в ней стойкими до конца, то есть до смерти, и не столько телесной, сколько скорее умственной и духовной.

    Из нарочитого почитания Божественности Богородицы и Её непорочного зачатия можно в наивной простоте сделать вывод о почтительном отношении к женщине на Западе. Это неверно, почитание Богородицы у католиков не распространяется на низменный и земной слабый пол. Женщина в средневековом восприятии на Западе не имеет сущностного начала, не имеет семени; она лишь сосуд – семяприёмник, не более того: сотворена из лишнего в организме мужчины тринадцатого ребра ему в помощь, чтобы «не было скучно тому одному».  И Дева Мария в такой  ветхозаветной парадигме – тоже только сосуд  для семени, но только Божественного.  В средневековье не знали, что женщина имеет яйцеклетку,  т.е. семя, как и мужчина. В расчёт принималось только женское тело. Так для исцеления папы римского пользовали чистую девическую кровь, не считая убийство девицы грехом, яко в женском существе, по их пониманию, нет души.

 И если в первой главе книги «Бытие» растения произошли из земли, а животные из воды по роду и семени и, таким образом, их существование имеет онтологический смысл, то человек слеплен из грязи, и, стало быть,  не имеет рода,  а женщина …  из лишнего ребра?!   Ежели  всё так однозначно, тогда зачем монахини обращаются к ветхозаветному Господу?   Ведь всё равно  их хозяин - Господь никогда их за людей,  как мужчин не признает, яко они при всей своей мистической настроенности имеют слишком большое от природы отношение к рождению, Роду и естеству, и потому они сосуд всех мерзостей, платящий по луне кровавыми истяцаниями  дань их осквернившему из месяца в месяц? Это ведь мужчины живут «из рода в род», а женщины прозябают, яко растения «из месяца в месяц»? Тогда зачем они в храмах, на что рассчитывают, зачем, не имея души каются и слезят непрестанно?

    Так обстоит с давних времён дело на «христианском» Западе,  у нас же совсем иначе. На Руси всегда имело место поклонение древлей «языческой» Троице: Отцу (Роду), Матери (Берегине) и Сыну (Святогору, Илье Муромцу, Микуле Селяниновичу), а в Ней  -  нарочитое почитание Материнства  –  Матери Сырой Земли, влажной и тёплой, взращивающей Божественное Семя, отдающей добровольно и  безмездно, без остатка всю себя. И вместе с этим всегда у народа русского было и разумение Небесной порождающей Благодати: «Не поле родит, а Небо; не земля только родит, но Небесный дождь и тепло».  Нашим праведно славившим Бога предкам всегда была понятна дивная связь Неба и земли – Мыр между ними: «Слава в Вышних Богу, и на земле Мыр, в человецех благоволение».

 Трудно сказать, чего здесь больше, христианства или «язычества», потому как «язычество» у нас всегда сочеталось с Единобожием, а христианство с разумением Ангельских Святых Духовных Сил – Слова Небесного действующего в Правде и силе в Роде Праведном. Таковы Ангелы, Пророки или «языческие» Боги – Илья Пророк на Небесной Огненной Колеснице (Офаниме, Колачякре),  Георгий Победоносец (солнечный Хорс – святой землепашец) на коне, копием  (различающем составы добра и зла) уязвляющий змия, Николай Угодник – человеколюбец и правдолюбец, заступник страждущих людей пред Богом и суровый обличитель личного и общественного зла.

   И вот в этом ряду священных изображений на первом месте у нас везде и всегда Материнство с его способностью соучастия и сочувствия, с его благодатной силой всё понять и простить, оправдать пред Богом грешника искренне раскаявшегося в самых страшных и кровавых злодеяниях. Таковы иконы «Нечаянная радость», «Всех скорбящих радость», «Семистрельная», «Умягчение злых сердец», «Скоропослушница», «Взыскание погибших».

   Сколько у нас икон, посвящённых Материнству и Величию Женского Начала в Софии Божественной Премудрости!  Тут и Путеводительница – Одигитрия,  и Умиление – Элеуса, и Молящаяся – Оранта, и Державная Мать Мира…  Женское чуткое «Сердце милующее», опалённое духовным огнём – заботой не только о человеке и Роде человеческом, но и обо всей без исключения страждущей твари Божией; а сколько мистических художественно богословских композиционных решений посвящено непосредственно Богородице и богородичным праздникам, тут и «София Премудрость Божия», и «Божия Матерь - Неопалимая Купина», и «О Тебе радуется, Обрадованная, всякая тварь», и «Рождество Богородицы», и «Рождество Иисуса Христа», и «Введение во  Храм», и «Покров», и «Благовещение», и «Сретение», и «Страдание у Креста на Голгофе», и «Положение во гроб», где Богородица изображается часто с Ангелами, и «Успение» - самое таинственное, мистическое изображение в святой иконописи, где Богородица в горизонтальном положении в гробу, рядом с Нею апостолы Её Сына, а над Её недвижным телом в вертикали композиционного Креста Её Сын с душою Святой Матери на руках – в продолговатом сине-фиолетовом Нимбе, представляющем художественный срез ноуменального невидимого мира.

Кроме Рублёвской Троицы и Распятия Христа нет ничего по силе воздействия на зрителя равного Богородичным изображениям и не может быть. Это в полноте с древних времён осознала душа  тонкая, страдающая за весь мир, чувствительная к чужой боли и радости, праведно славящая Бога и Его прекрасный живой мир - русская душа. И это видно в храмовой архитектуре, куполами, как огненными языками тонкого пламени, устремлённой к Богу, в Святой Софии Киевской, направленной к восходу Солнца  –  Востоку  Свыше, в лесу её крестовых столпов, где можно уединиться в тишине собственной души, внимая блестящему мозаиками и монументальными фресками праздничному богослужению, вдыхая фимиам, и, взобравшись по витым ступеням на хоры и глядя оттуда вниз на бесчисленные огни свечей в паникадилах и у священных изображений, обратиться взором к восьмиметровой Богородице – Оранте  в мозаичной Конхе Собора.

 А внизу под Богородицей – Орантой, выражающей Собою Идею Церкви, молитвенно обращённой к Богу и материализованной в мозаичном же изображении Евхаристии под Ней, в неверном блеске огня, ещё ниже видим таинственное мозаичное изображение Свастических орнаментов с  лево-вращающей и право-вращающей Силой Святаго Духа, находящего Себе пристанище не только в Боге, но в Его Ангелах, Им в Духе сотворённых, в которых присутствуют Два Начала – Мужское и Женское в Единстве противоположностей.

 Вот именно эта полнота без пола, то есть без деления мира по половому признаку  во Святых Силах и обусловливает неприятие ветхозаветными иудеями «языческого» «многобожия».  Эта Святая Полнота в Духе доказывает непредвзятому, неограниченному монотеистическими догмами,  уму подчинённость Рода человеческого, уж даже не токмо отдельного человека, а строго говоря, половины (пол) человека –  мужчины и женщины Святым Ангельским («языческим» - т.е. сотворённым  «Языком» - Словом Небесным)  Силам.

Ангелы не обладают полом, а точнее содержат обе половины Единого существования в Себе. Именно потому Ангелы, в отличие от человека вечны, потому что содержат бесконечность внутри Себя. Человек мнит себя выше Ангелов, потому что не приемлет Род, где есть множество подобных ему человеко-единиц, только в сумме вместе с ним дающих целое.  Ангелы не имеют прошлого -  отцов,      и человек, отказавшийся от Родства, не желает иметь Отца, ни земного, ни Небесного, но разница между иноком-моносом и Ангелом в том,  что Ангелы, объединяясь Речениями в жизнь в Единой Речи в сумме образуют Благую Премудрость,  а монос-инок, отрицающийся от естественного объединения в Общем Деле человеческом есть лишь онтологическая несуразность..

   Когда мы обращаемся к Отцу Небесному (Отцу – от целого?), то неосознанно покушаемся на Таинство Единства мужского и женского в Безпредельном и Вечном.

   «О, Великое Божество, таинственно Творящее Мыр Словом Небесным – жизнеречениями, сочетающими мужское и женское в Единстве Любви!» - ежели б мы так стыдливо и скромно умели б обращаться к Единому Рождающему Началу, не покушаясь на то, что нам, ограниченным существам не дано понять – на Тайну и Святость, то не изобретали бы «таинство» «священства» и прочие от него исходящие человеческие «таинства» в лжеименной мудрости и кощунственно не отказывались бы от Высшего, что нам воистину дано на земле – от Любви Целомудренной, то есть половой, безумно желая при земной жизни обрести Ангельский Образ, яко иные моносы, увы, ставшие бесполыми, но обретшие при этом «полноту» ущербного и болезненного уродливого отказа от естественного бытия.

    Богородица Оранта в апсиде Собора Святой Софии в Киеве – есть в действительности мозаичное изображение Святой Премудрости Софии как «Нерушимая Стена», соединившей в молитве и действии Небо и землю. Такому разумению соответствует и надпись мозаикой:

    «Речная  устремления веселят град Божий. Бог  среди  его и не подвижится. Освятил есть селение своё Вышний: поможет ему с утра заутра» (Пс.45, ст.5-6).  Явлена в стольном православном Киеве Премудрость нерушимой стеною Града Божия связавшая Небо и землю, и потому верят в то, что пока стоит эта стена, пока есть эта Связь Духа и плоти в мироздании – Святая София, устоит и стольный Киев и Святая Русь.

    Земные «речные устремления» ( в речи человеческой и в отношениях между людьми, символически проявленных течением животворящей воды) оплодотворяются здесь Духом, молитва органично сочетаясь с делом низводит Слово Небесное – Сына Единородного в благую утробу Богоматери. Здесь полнота гармонии реальной, рождающей, целой Премудрости, соединяющей Дух, душу и тело. Здесь акт сияния, блистания, славы и потому «Нерушимая Стена» светится  в ночи без единой свечи в кромешной темноте.

   Не случайно под Иконою Софии, набранною мозаикой в апсиде на вогнутой неровной бегущей волнами поверхности располагается орнамент из лево-вращающих и право-вращающих свастик. Вогнутость поверхности даёт возможность распространяться в пространстве Собора торсионным полям, - из единого центра, увлекающих зрителя ввысь и вперёд. «Вот грандиозное изображение Святой Софии, которое произвело неизгладимое впечатление на русский народ» (Т.Шипфлингер, «София-Мария», Мюнхен-Цюрих, 1993).

     Может быть из-за Софии, олицетворяющей Мать Сыру Землю и стали величать Киев – Матерью городов русских?  Нет у других верующих  такого целомудренного понимания единства Духа и плоти, молитвы и дела, той «софийности», что органично присуща русскому национальному самосознанию. Такая полнота смыслов недоступна монотеистическому, отрицающему творящие силы сознанию ветхозаветного  иудея и тех, кто исходя из ортодоксальной богоизбранности «старших братьев по личному разуму» строит свою мировую цивилизацию.

   Здесь, в Соборе Святой Софии водораздел, отделяющий «канавкой  Св. Серафима Саровского» подлинное Православие от субъективистских заумных интерпретаций…

    Если в «Матери городов русских» - Киеве проявилось в русском Святом Православии Величие Женского Начала и было воплощено оно во всём блеске слившегося в праздничном гимне с Родной Землёй Мирообъемлющего Храма, то в более поздние скорбные времена чужеземного нашествия русское Святое Православие, сначала в лице преподобного Сергия Радонежского сформировало Мирообъемлющую Идею Пресвятой Троицы, как Идею Блага Родства,  «как проект дела,  Слово о деле совокупном, общем, образец коего дан в учении о Троице. Вся история России ( т.е. История народа, государства, Церкви) есть Крещение во имя Троицы, т. е. не в одиночку, воспитание всеобщее» (Н.Ф.Фёдоров, «Заметки о преподобном Сергии Радонежском»), а затем это воистину новое представление о Боге, как о Любви, было явлено миру в безусловно высшем достижении духовного  искусства – в Иконе всех времён  – «Троице» Андрея Рублёва.

2007г.